Скирюк Дмитрий - Руны Судьбы (Осенний Лис - 5)
Дмитрий Скирюк
Руны судьбы
(Осенний Лис-5)
Новый роман Дмитрия Скирюка "Руны судьбы" повествует о дальнейших
похождениях загадочного колдуна и травника Жуги, по прозвищу Лис. Испанская
инквизиция и фламандские бюргеры действуют здесь наравне с заклинателями,
единорогами и лесным народцем, в причудливом, но очень реальном, пугающем и
трогательном мире, где может произойти все, что угодно, и покинуть который
читателю по собственной воле попросту невозможно.
Кукушка, кукушка, сколько мне жить?
Не важно, кто.
НИКТО
Где тебя ветер носит,
Мокрая знает осень.
Имя никто не спросит,
Светится иней-проседь.
Д. Ревякин
Мать Ялки умерла в дождливом сентябре, когда был убран урожай, и
наступило время свадеб. Умерла внезапно, в одночасье - что-то сделалось в
груди, она упала прямо на дворе с ведром воды и более не поднялась, лишь
стонала и держалась за сердце. Ялка плакала, пыталась звать на помощь, а
потом, когда не дозвалась, сама тащила в меру своих слабых полудетских сил
тяжёлое и неподатливое тело. Тащила в дом.
А за плетнём гулял народ, хмельной, весёлый - сразу три деревни
породнились молодыми семьями. Гуляли третий день, срывая бабье лето,
отмечая пьянкой тёплые деньки. Бродячий музыкант с огромным барабаном,
издали похожий на большую букву "Ю", остервенело, весело лупил свинячью
кожу, подгоняя ритмом деревенских плясунов. Какие-то цветочки, ленточки
мелькали тут и там. Звенела музыка - волынки, дудки, скрипки... А Ялка
плакала, сперва затаскивая мамку в дом, потом на улице пытаясь докричаться,
объяснить. Народ не понимал. Одни смеялись своему чему-то и на девку не
глядели вовсе, другие отворачивались, уходили прочь, а третьи и четвертые
уже лежали под забором и пускали пузыри. Из кабака вдруг вывалился Петер -
маленький зубастый рыжий паренёк с соседней улицы: "Эй, что грустишь
красавица? Обидел кто, или плясать не позвали? Дай поцелую, всё пройдёт!"
Она отбилась, убежала. И лишь когда наткнулась в толчее на тётку Каталину,
сумела объяснить.
Когда селяне всей толпой ввалились в дом, мать Ялки уже не дышала.
На следующий день дождь зарядил опять, и лето кончилось.
Совсем.
Мать в этот день лежала на столе, холодная и не похожая на себя. Уже
прибрали в доме, уже покойницу успели обрядить. Пришёл священник. Ушёл.
Пришёл опять, привёл других. Снимали мерку с тела, говорили что-то.
Спрашивали Ялку. Ялка не хотела понимать, не отвечала, забиваясь в угол
маленьким зверьком, лишь две дорожки слез сбегали по щекам. Её не трогали,
сперва пытались утешать, но после перестали. Часто бегали во двор. Уже
зачем-то мерили избу верёвочным аршином, изредка косясь на девочку в углу и
спешно отводя глаза.
Потом был ход. Вчерашний музыкант уже не веселился, медленная музыка
плыла в холодном воздухе, как липкая густая паутина. Чернели листья на
деревьях, вниз с ветвей текла холодная вода.
Церковь.
Кладбище.
Зарытая могила.
Крест.
Вернулись поздно до накрытого стола. Заговорили разом. Три дня гулянья
утомили ноги, головы и животы. Поминками заквасили похмелье, а после, кто
остался, просидели до утра.
Оставшуюся сиротой девочку забрала к себе сестра отца. Её, уже три
года как покойного, отца. Неделю Ялка убегала к дому каждый день, стояла у
плетня, смотрела и ждала. Потом туда пришли другие люди - молодожёны этой
осени. Пришли и поселились в доме, где всегда жила она и где жила когда-то
её мама. Деревенский староста всякий раз находил её и отводил обратно к
мачехе.
Минула вечность, сбитая гвоздями гроба