3205e474     

Скалон Андрей Васильевич - Письмо Из Деревни В Город



Андрей Васильевич Скалон
ПИСЬМО ИЗ ДЕРЕВНИ В ГОРОД
Дочь все утро напевала одну и ту же неотвязную песню в два-три
непонятных слова, вертелась, причесывалась перед зеркалом, горя ей мало.
Перед квартирантом, бесстыжая, не стесняется, в комбинации маячит.
- Что ты поешь-то? - спросила Алевтина Сысоевна.- Что поешь?
- Про любовь,- огрызнулась дочь, налегая на комод животом и большой
грудью.- Тебе не все ли равно?
- Плакать надо, напела!
- Молоко скиснет.
- Наглая-я, от наглая! Ишо матери да в глаза! Надсмехаешься? Думашь,
хорошо делашь?
- Чо ты с утра заводишься?
- А то! Уж, видно, какая любовь - такие и песни,- прошептала Алевтина
Сысоевна и нагнулась над колыбелью.
Ангельски легко вздохнула внучка во сне, почмокала соской.
За окном собирался затяжной осенний дождь. Холодно за окном. Стекла
отпотели, давно уже некрашенные рамы отволгли, разбухли. А хоть бы и снег,
подумала Алевтина Сысоевна, жалко только, что пеленки теперь нельзя сушить
на дворе, духу в них сладкого, вольного не будет. К зиме-то все готово,
кабанчик тяжелый стал, как конь: ногу копытом отдавил - неделя уже, синяк
не сходит. Картошка сухая, добрая заготовлена, в подполе лежит, лук в
кладовке косами плетеный, капуста, своя, правда, не удалась, купить
договорилась, вот привезут в овощехранилище. С пита-нием все было хорошо,
кадушка огурцов, грибков два лагушка, было на зиму и варенье смородин-ное и
брусника с сахаром... Но не было Алевтине Сысоевне Цаплиной в жизни
счастья.
- В магазин, что ли, пойду? - сказала Алевтина Сысоевна.- Тебя ведь не
допросисся.
- Вот и сходила бы,- ответила дочь, глядя на мать через зеркало.
Подмышки у дочери выбриты, плечи в темных кружевах сытые, круглые.
Противно и стыдно было глядеть, такая она стала широкая, грудастая,
задастая.
- Кобылу-то выростила, прости мене господи! - вздохнула Алевтина
Сысоевна. Хотелось ей бросить сумку да в сапогах прямо побежать по
половичку к комоду, отматерить, оттаскать дочку за волосы, свалить,
отпинать и вытащить на двор за порог, смотрите, люди добрые, смотрите на
позорницу-то! А дочка сделала удивленные глаза и повернулась в невинном
виде, натирая нос ваткой с кремом:
- Вот дак так, мама! - и засмеялась наглым смехом.
Шла Алевтина Сысоевна в магазин, обходя лужи, шоркая кирзой сумки по
кирзовым сапогам, шевеля губами про себя, забывая отвечать встречным. На
лужах замелькали капельки, как иголка в швейной машине. Алевтина Сысоевна
оглянулась вверх, в небо. Шел уже дождичек, начинался. Она пониже надвинула
платок, застегнула верхнюю пуговицу пальто. Дождь не мешал ей думать, а
думала она об одном и том же: как бы такое написать письмо, чтобы этот
кобель или деньги стал присылать и ребенка признал, или женился бы на
Фроське. Нельзя попускаться, пропадет девка. Наладил - пусть отвечает. Имя
одна забота - обратал, и ваших нет. А саночки кто возить будет?
Мать-старуху другорядь в телегу? Спасибо, детки дорогие, отвезла я свой
воз. Мои оглобельки потяжельше ваших были. Теперя уж сами. Но-ка? Эва!
То-то и оно-то! Жись прожить - кишка-то выпадет!
- Здорово-те, соседушка! - Евдокия Перевощикова стала на пути, как
подвода груженая, не обойдешь, не объедешь.
- Здорово, здорово.
- В магазин побежала?
- В магазин.
- А я оттеда, нету ничего.
- Мне и не надо. Хлебца да мыла.
- Дочь-то как, устраиватца?
- А! - рукой махнула Алевтина Сысоевна и пошла дальше, обойдя прямо по
луже Евдокию. "Вам бы чужому горю смеяться,- подумала она, влезая на
высокое крыльцо магазин



Содержание раздела